Читать интересную книгу Время собирать камни. Книга 1 - Светлана Грачёва

Священнослужитель никому не мог высказать своих опасений. Зашептал молитвы.

Лежавший рядом и мерно сопевший дед внезапно смолк, затем шумно вздохнул и повернулся на другой бок, что-то пробубнив. За кроватью иерея развалился толстяк с гниющими стопами ног. Сначала он храпел, как спящий богатырь после тяжёлого боя, потом затих. Только парнишка робко спросил, чем он может помочь.

– У меня мобильный разрядился. Не могу позвонить матушке. Не выручишь? – нерешительно попросил отец Иоанн добросердечного паренька.

– Без проблем, батюшка, – откликнулся на просьбу парень. С трудом передвигая больные ноги, подошёл к кровати священника и протянул телефон.

Матушка прибежала в палату рано, как только открыли отделение для посещений. Она принесла икону Владимирской Божией Матери, икону святого, имя которого носил отец Иоанн, молитвослов и зарядное устройство для мобильного телефона. Продукты питания муж просил не приносить.

За час до операции хирург побывал в палате, где находился необычный больной, чтобы тот поставил свою подпись как знак согласия на операционное вмешательство.

– Помогает присутствие святых? – вкрадчиво спросил врач, увидев иконы и объёмистый молитвослов на тумбочке больного.

Евтеев в душе был возмущён сомнениями врача-безбожника, хотел наставить заблудшую в духовном невежестве душу, но остановил себя – это не его епархия. Да и ситуация не располагала к православной беседе.

– Помогает, – проронил он.

Старый дед тут же вставил:

– Николай Палыч, а разве в больничной палате можно читать молитвы? – И, не дожидаясь ответа, заговорил быстро, как будто выучил свою речь наизусть: – Жена этого батюшки сегодня утром приходила, всех разбудила. Часа два здесь просидела. Сначала всё про детей стрекотала, мозги промыла всем в палате. Да так стрекочет быстро, что из пулемёта строчит! У меня аж в голове ломить стало. А потом додумалась здесь молитвы петь и поливать палату святой водой. Пусть в церкви молятся, песни там свои поют. И брызгаются своей водой, а мы из-под крана умоемся.

Дед не соврал. Худенькая, измождённая на вид матушка, заметившая страх в расширенных зрачках мужа, без остановки говорила, что нужно жить, чтобы поднять последних двоих чад (слава Богу, трое уже самостоятельно живут), потому что, не дай Бог ничего худого, пособий, которые их семья получает на троих приёмных детей, не хватит на всех. Прочитала одну молитву и сбрызнула мужа и угол палаты святой водой, принесённой в баночке. На лежащего рядом деда, старого коммуниста, попало несколько брызг. Но для него это было страшнее моровой язвы. Дед хрипло выругался и поднялся с кровати. Выкарабкиваясь из палаты, как травленый таракан, он пополз к сестринскому посту и пожаловался медсестре на моральные издевательства работников церкви над больными людьми.

Священник чувствовал себя виноватым перед дедом, дышавшим на ладан, но до сих пор люто ненавидевшим «опиум для народа». Он просил у старика прощения и снисходительно был прощён, как прощает проступок школьника строгий директор школы, растроганный искренней мольбой о помиловании.

– Так нельзя, батюшка, – мягко заговорил врач, – здесь разные люди лежат. Вы это должны понимать.

– Понимаю, – тоном извиняющегося человека начал отец Иоанн. – Я уже попросил прощения у дедушки. Извините, что так вышло, – повернул голову священник в сторону старика, положив руку на грудь.

Старый коммунист торжествовал: он никаких церковных песнопений не допустит (дали волю церкви!). И злобная улыбка обнажила ряд редких прокуренных зубов.

Глава 2

Человеческая слабость

Мысли о смерти неспроста посетили Божьего служителя в ночь перед операцией. Мысли о конце земного пути всегда приходят вместе с совестью.

Ни разу за шесть лет после окончания духовной семинарии отец Иоанн не терзался раздумьями о смысле прожитых лет, как в эту ночь. Впервые ему подумалось, что служба Богу стала для него обыденным делом, а сам он из православного священника превратился в опытного продавца индульгенций.

Евтеев не мог уснуть: глядел в светлый потолок, на розоватые стены больничной палаты. Пытался ответить себе на неудобные вопросы, о которых в прошлые годы не думал. Сейчас эти вопросы столпились вокруг него, как неумолимые взиматели долгов. Как посмотрит Бог на то, что Его служитель имеет депозитные вклады в сбербанке, ездит в церковь на дорогой иномарке, которую бережёт больше, чем свою репутацию? Почему священник продолжает жить в построенном ещё до семинарии роскошном доме, похожем на средневековый замок феодала? Зачем продолжает водить дружбу с местными «авторитетами», освящая их преступное добро, а не накладывая после исповеди на состоятельных грешников епитимью2, чтобы они осознали свои ошибки?

Отец Иоанн за несколько лет ни разу не покаялся перед духовником благочиния3 в том, что прилепился к земле, не думая о Небе. Исповедовался четыре раза в год, во время основных постов, как многие батюшки в благочинническом округе. А зачем, считал раньше Евтеев, исповедоваться чаще, ведь он никого не убил и ни с кем не прелюбодействовал? Но в этом году, во время Великого поста, священнослужитель, пересилив себя, отважился. Думал: «Любая епитимья мне под силу: читать ли каждый день больше молитв, чем обычно, помогать ли малоимущим милостыней, усердствовать ли в посте».

Лёжа на больничной койке, отец Иоанн рылся в кладовой памяти. Словно наяву, он видел себя перед духовником, протоиереем Арсением, крупным седым стариком с длинной косматой бородой и добрыми глазами…

– Еже во врачебницу пришел еси, да не уйдеши неисцеленным, – рассеянно пробормотал исповедник.

Кающийся священник вскрыл перед ним скопище застарелых грехов. Немигающий, словно остекленевший, взгляд старика остановился на духовном сыне, будто увидел протоиерей Арсений третьим глазом всю грязь грехов и ужаснулся.

Как гром среди ясного неба, прозвучали слова духовника:

– Впустую Господа о прощении не просят. Изменить жизнь надо. Делом подкрепи покаяние.

Такого поворота Евтеев не ожидал. После исповеди мысли, одна неприятней другой, одолевали весь день. Что изменить: продать дом, машину, деньги людям раздать? Над ним будут смеяться, как над шутом гороховым. Он ещё ни разу не слышал, чтобы кто-то из священников избавился от имущества, искореняя грехи.

Отец Иоанн, конечно, ценил слово старого протоиерея. С почтением говорили в благочинии о том, что Арсений после смерти своей матушки и ухода единственного сына в монастырь ведёт праведную жизнь: на краю деревни ютится в маленькой хатке с печным отоплением, словно монах в келье, в свободное от службы время колет дрова, латает крышу хаты или полусгнившего сарайчика, в котором держит кур и козу, что за подвижничество Бог дарует ему хорошее здоровье, бодрость духа и что деревенские жители испытывают благоговейный страх перед величавым видом благообразного старца.

Память услужливо подсказала отцу Иоанну, как он на другой день после исповеди хотел пойти к протоиерею Арсению. «Приучил себя к слабости, к самооправданию, – задумался Евтеев. – Хотел попросить смягчения епитимьи, думал, что не принесёт тяжкое послушание добра смятенной душе, а лишь истомит её. Не посмел тогда. Сразу сдаться – значит, показать себя малодушным человеком перед праведником. Решил разобраться в ошибках – вдруг болезнь сразила».

Память листала страницы жизни Божьего служителя, словно заставляла его найти правильный ответ.

Иерей не знал, сколько времени пролежал в раздумье. Наверно, немало. Человеческое сознание не успевает за временем – неумолимым сборщиком податей, карающим души за призрачные устремления.

Сковала ломота в пояснице. Отец Иоанн осторожно повернулся набок. Глубоко спрятавшаяся от лекарств боль царапнула когтем в низу живота. Видно, только примерилась, чтобы затем резануть посильнее. Иерей снова лёг на спину.

Внезапно больной дёрнулся. Догадка, будто молния, мощной вспышкой осветила его гордый разум. Невидимый мир на секунду приоткрыл завесу тайны, которую нельзя постичь умом. Слабый человек понял смысл слов, сказанных ему духовником: «Только слова я всегда произносил, а истинного стремления ко Христу не было. Все намерения души моей были оскорблением Создателю. Проказа поклонения материальному богатству поразила меня. Покалечилась душа моя об острые края обеспеченной жизни».

В левом виске сильнее запульсировала жилка. Сердце сжалось. Слёзы, одна за другой, медленно поползли по щеке, увлажняя белую наволочку.

Тяжело было дышать иерею: едкий запах бальзама Вишневского, исходивший от стоп толстяка, въелся в лёгкие Евтеева. Захотелось выйти в коридор. Там легко дышится. Но врач не разрешил ходить: может снова разыграться приступ. Несколько новокаиновых «блокад» поставили в течение дня, чтобы только дотянуть до операции.